Эдуард Ларионов

Кольцевая автодорога и Западный скоростной диаметр, «Экспофорум» и спортивные стадионы, жилые дома и общественные здания, порты и заводы — над всеми этими объектами работал Эдуард Ларионов. Возможно, вы слышите его имя впервые — Эдуард не владелец крупной компании и не известный архитектор. Он из тех людей, кто остается в тени, но на которых все держится — высококвалифицированный специалист, долгие годы проработавший на автокране, человек с золотыми руками. И с золотым сердцем. У него большая семья: жена, три дочери, внучка, мама.

О болезни Эдуарда — первичном миелофиброзе, при котором жизненно необходима пересадка костного мозга, — мы узнали из письма его дочерей, Кати и Саши.

Поиск донора через зарубежный регистр стоит как минимум 18 000 евро, и Эдуарду очень нужна помощь.

От первого лица

Из киномехаников — в десантники

Родился на Пяти углах, в центре города, ходил в 320-ю школу на улице Правды. Параллельно со школой учился на киномеханика, на каникулах работал в кинотеатре — крутил кино. Любимый фильм у меня тогда был «К сокровищам авиакатастрофы»: летит самолет с золотом, падает, тонет, все его ищут-ищут, но не могут найти. По тем временам было круто. Фильм был зарубежный — наши еще тогда такое делать не умели, зато у них война хорошо получалась.

После школы я в училище на автослесаря отучился. За это время киноиндустрия шагнула вперед, уже появилась совершенно другая аппаратура. Да и не было особого желания в киномеханики идти. Но «корочка» у меня по-прежнему хранится — в дипломате, с которым я из армии возвращался. Там же дембельский альбом, фотографии. Сохранилось и кольцо, за которое дергают, когда прыгают с парашютом.

Я служил в Закавказском военном округе, в Грузии и Армении, в воздушно-десантных войсках — как раз в самом начале беспокойных времен.

О работе

После армии у меня родились две дочки. Я трудился, в дальнобой ходил. Катал дочек на фуре. Но бывало и другое, не такое веселое — пару раз даже оказывался в заложниках у бандитов.

Одно время постоянно мотался в Вологду — работал на строительную фирму, и основные подряды у нас были в Вологодской области. Мы школы строили, налоговые инспекции, много чего. Фирма с нами расплачивалась доской. Денег у них не было, а в Питере доска хорошо шла, мы ее здесь продавали. Такая круговерть была.

С 2000 года я постоянно работал в одной компании. Работа была интересная, постоянно что-то новое. Сначала, когда только начинал, наша фирма занималась рубкой леса, а я на лесовозе возил его в порт. Провозил в порт и дочку, хотя с детьми туда нельзя — вез как контрабанду, укрыв одеялами.

Потом в компании купили свою пилораму и продавали уже готовую продукцию. Но лес — это все-таки сезонная работа. Чтобы машины не простаивали в межсезонье, мы уходили в дальнобой, потом полностью на дальнобой перешли. Но становилось все хуже и хуже: прибыль маленькая, да и нам, водителям, не очень хорошо — дома совсем не бываешь. Посидели с начальством, поболтали: «Давайте попробуем, купим один кран». В результате купили два, и пошло-поехало.

Автокран — это, в основном, строительная работа. Стройки были крупные — и стадион «Зенит», и Кольцевая автодорога, и Западный скоростной диаметр, большой жилой комплекс напротив Боткинской больницы. Рядом с «Зентом» волейбольный стадион — я там с начала и до конца работал, года два, наверное. На Крестовском острове было много работы. Работал на Вантовом мосту, в Уткиной заводи — там завод металлоконструкций, который изготавливает металлоконструкции для КАД и ЗСД и которому очень часто требуется автокран. Строили мы и «Экспоцентр» в Шушарах. Строили в Тихвине вагоностроительный завод, газонаполнительный порт в Усть-Луге.

Когда Путин еще только начинал, город подарил ему метеор, чтобы он мог не по пробкам ездить, а летать в свою резиденцию на метеоре. Но метеор через год сломался, и меня вызывали менять двигатель.

Самое интересное — это когда делаешь то, чего раньше не делал, когда надо разобраться, что как.

На стадионе «Зенит» было интересно, но иногда и обидно — очень много работы было сделано, а потом прриходилось самому же все ломать и разбирать. Проекты менялись постоянно: сначала построили лестницы, а потом решили, что эти лестницы никому не нужны. Столько бетона и арматуры использовали, а потом сами же все это выпиливали.

О семье

Сейчас мое главное увлечение — семья. Раньше и рыбками занимался, и марки собирал, и наклейки от спичечных коробков, монетки. А теперь семья у меня очень большая, и я единственный мужчина в этом женском царстве.

Ирина, жена Эдуарда

Мы познакомились в 2009 году в интернете, на сайте знакомств. На второе же свидание он принес большой семейный альбом с фотографиями дочек, первой жены, родителей, внучки. От первого брака у меня есть дочка Лия. Эдик заменил ей отца. В 14 лет она осознанно поменяла отчество и всем с гордостью говорит, что это ее папа.

Он очень добрый и скромный человек.

У него золотые руки. Я хожу на маникюр, несколько раз меняла мастеров. Так он перечинил в трех салонах всю технику. Пока не разберется досканально, в чем проблема, не успокоится, и дома тоже все чинит.

Он очень любит свою работу, четыре года уговаривал меня прокатиться на автокране, говорил: «Ты только посмотри, какой он!»

Я логопед, у меня медицинское образование. Стала замечать какие-то симптомы. Поскольку у мужа инсулинозависимый диабет, стала настаивать, чтобы он обследовался. Сначала ему поставили диагноз «цирроз печени», посадили на диету. Потом стали более подробно смотреть кровь и отправили к гематологам, взяли пункцию. Сейчас у него диагноз «первичный миелофиброз», но тогда поставили «хронический миелоидный лейкоз». Я читала, что при этом заболевании прогноз — минимум 15 лет нормальной жизни. Врачи меня тогда не вызвали, прописали препараты, только сказали перед приемом со мной посоветоваться на счет того, будем ли мы еще детей рожать. Меня успокоило, что врачи спросили про детей. Назначили интерфероны, и жизнь как-то дальше потекла.

Это было в 2010-м, весной. Четыре года прошли спокойно. А в 2015-м весной у него стал расти живот, хотя сам он худел. Его положили на вторую химиотерапию. Он очень плохо выглядел, был весь черный, изможденный. Я пошла к заведующей и узнала про первичный миелофиброз.

Оказалось, что есть такой швейцарский препарат Джакави. Это не панацея, но он может помочь. Самая дешевая упаковка, которую я нашла в Москве, стоила на тот момент 165 тысяч. Нам сказали, что нужно приобрести как минимум пять упаковок лекарства до того, как мы попадем на квоту и сможем думать о пересадке костного мозга. До этого нужно принимать Джакави и поднимать иммунитет, улучшать анализы.

Эдуард всегда жил работой, но ему дали инвалидность первой группы, и работать он больше не может. Я логопед, и таких денег у меня нет. Стала у друзей, у родителей учеников просить — просто как милостыню. Родители ученика, которые имели такую возможность, приобрели для нас целую упаковку лекарства, люди помогали, кто как мог, помогали девочки у меня на работе, мои одноклассницы из Тихвина, знакомые.

Таблетки начали действовать. Препарат подорожал, стал стоить 200 тысяч за упаковку. Но благодаря сослуживцу Эдуарда мы выяснили, что в больнице есть деньги на лекарство, что квота — это реально, что это возможно, хоть нам говорили обратное.

Когда нас отправили на консультацию к директору клиники имени Горбачевой, он сказал, что надо было уже давно делать пересадку костного мозга, что Джакави — это хорошо, но он может перестать действовать. Первичный миелофиброз — это болезнь пожилых людей, а Эдуарду еще только 48 лет. В декабре нам сказали, что в запасе есть год. К сожалению, российский донор не нашелся, и нас предупредили, что основные потенциальные доноры даже не в Европе, а в Америке и Бразилии, так что сумма, которая требуется, возможно, и не 18 тысяч евро, а больше.